Дело Мотапана - Фортуне де Буагобей

— Мне все равно!

— Хорошо, на сегодня достаточно. Я даю вам время подумать. Дня через два я заслушаю свидетелей и опять вызову вас, тогда вы решите, стоит ли упорствовать. Тем более что это может вам только навредить. Я запишу, что вы отказались отвечать. Назовите мне свои имя и фамилию…

— Вы их знаете!

— Вам известно, что это формальность.

— Я не желаю подчиняться формальностям.

Следователь не мог скрыть раздражения, но не настаивал и сказал, обращаясь к делопроизводителю:

— Напишите, что обвиняемый не захотел отвечать ни на один из моих вопросов. Потом напишите приказ в тюрьму.

— Могу я узнать, что это значит? — иронически спросил Жюльен.

— Вы были только обвиняемым, а с этой минуты вы подсудимый.

— А если вам удастся сделать из меня осужденного, вы, без сомнения, получите повышение!

Это было уже слишком. Куртомер не выдержал.

— Уведите подсудимого! — сказал он жандарму.

Жюльен надел шляпу и, повернувшись к двери, дерзко сказал на прощание:

— Пожалуйста, поклонитесь от меня маркизе де Вервен, — и вышел, высоко подняв голову.

Адриан де Куртомер был ошеломлен. Добрый делопроизводитель тоже казался потрясенным: никогда за всю свою карьеру он не видел, чтобы кто-нибудь вел себя так на допросе.

— Что вы об этом думаете, Богамон? — спросил Адриан.

— Я думаю, что виновные обычно не бывают столь самоуверенны, — не колеблясь, ответил Богамон.

— Стало быть, вы думаете, что этот молодой человек не виновен?

— Я не позволяю себе судить об этом деле.

— А вы не допускаете, что его дерзость — только тактика? Он отказался отвечать, чтобы выиграть время. Может быть, он надеется, что его спасет влияние отца… и друзей его отца. Но он ошибается! Какие свидетели вызваны сегодня по другим делам?

— По делу Пети-Монруж… непредумышленное убийство.

— Велите их позвать. Я займусь делом Кальпренеда, когда выслушаю донесения комиссара, посланного на улицу Роше.

Делопроизводитель исполнил приказ, и следователь мужественно начал дознание по одному скучному делу. Речь шла о драке между пьяницами, один из которых был убит у дверей кабака. Куртомер терпеливо выслушал пятерых или шестерых негодяев, показания которых были весьма сомнительны, и закончил дознание, когда явился полицейский комиссар. Куртомер немедленно принял его и спросил:

— Ну что?

— Уехал утренним поездом в Испанию. Это некто Мартен, прежде державший игорный дом в Гамбурге. Я спросил, что он делал в Париже, и консьерж уверил меня, что у него не играли. Я произвел в квартире обыск, но не нашел никаких следов рулетки. Правда, он мог увезти все с собой.

— Очень жаль, что этого не сделали вчера вечером. Надо телеграфировать, чтобы его задержали на границе.

— Я непременно это сделаю, но, если вы позволите мне выразить свое мнение, я скажу, что искать надо у ювелиров. Я не сомневаюсь, что ожерелье заложено или продано. История о восемнадцати тысячах франков, выигранных в игорном доме, — ложь. Восемнадцать тысяч — это та сумма, которую должен был заплатить за него ювелир. Мотапан оценивает эту вещь от двадцати пяти тысяч до тридцати. И он уверяет, что это ожерелье невозможно спутать ни с каким другим. Он привез его из Индии, где оправу делают не так, как во Франции.

Следователь наклонил голову. Он чувствовал, что Жюльен непременно будет осужден. Что же сказать маркизе де Вервен?

— Имеются сведения об истце? — спросил он только для того, чтобы скрыть свое замешательство.

— В префектуре есть сведения о Мотапане, я их сегодня изучил. Он уже двенадцать лет в Париже и вскоре после приезда выстроил дом на бульваре Гаусман, в котором живет и теперь. Ему пятьдесят три года, он не женат. Титул барона купил в Италии.

— Очень хорошо, но откуда он приехал во Францию? И что он делал прежде?

— Он приехал из голландских колоний, с Явы, где благодаря торговле нажил значительное состояние. Сначала он был капитаном в торговом флоте…

— Он француз?

— Его родина — Иль-де-Франс.

— Стало быть, он английский подданный. Какую жизнь он ведет в Париже?

— Очень уединенную. Почти ни с кем не видится… иногда бывает у своих жильцов, но у себя не принимает. Впрочем, против него ничего нет. Два или три раза он отлучался из Парижа на шесть или восемь месяцев: у него какие-то дела за границей. Но вот уже три года он никуда не выезжал.

— Я сделаю выводы, когда допрошу его, — решил Куртомер. — Я его уже вызвал. Прошу немедленно начать поиски у ювелиров. Если вы отыщете ожерелье, дело может быть улажено. Мотапан, вероятно, согласится забрать жалобу, и это было бы неплохо, поскольку обвиняемый принадлежит к уважаемому семейству. Вы сказали, что это ожерелье легко узнать?

— Да, по оправе и камням.

— Это, кажется, бриллианты?

— Нет. То есть бриллианты есть, но мелкие, они помещены в оправу каждого из тридцати трех опалов. Все это подробно описано в жалобе, приложенной к делу.

— Я ее не читал. Хотел прочесть, но обвиняемый отказался отвечать, и мне пришлось снова отправить его в тюрьму.

— А! Он отказался отвечать? Он хитрее, чем я думал, — прошептал комиссар.

Куртомер не обратил внимания на это замечание.

— Вы говорите, что ожерелье из опалов? — вдруг спросил он.

— Да, по словам Мотапана, из великолепных крупных опалов.

— Как странно, — удивился следователь.

Он вспомнил, что накануне, будучи у своей тетки, видел ожерелье из опалов, величина и сияние которых восхитили его. Он нашел странным это совпадение.

— Вы можете идти, — сказал он комиссару. — Если узнаете что-нибудь важное, немедленно сообщите.

Как только комиссар вышел, Куртомер сел за письменный стол и стал читать дело. Кроме требовательного акта прокурора, в нем было только два документа: жалоба Мотапана и ордер на арест.

Жалоба была написана очень аккуратно: истец явно обдумывал каждое слово. Он очень четко изложил обстоятельства. Вечером он положил опаловое ожерелье в незапертый ящик, где на другой день его не оказалось. Сначала он не знал, кого винить, потом счастливый случай навел его на след вора. Он пересказал свой разговор с Дутрлезом в кофейне «Лира», где тот сообщил о своем ночном приключении на лестнице и показал опал, оторванный от украденного ожерелья. А поскольку взлома не было, вор должен был иметь ключи от обеих квартир на первом и втором этажах. Это обстоятельство легко объяснить — граф де ля Кальпренед до 15 октября жил в квартире Мотапана. Истец заявлял, что виновного нужно искать в семействе или среди слуг графа де ля Кальпренеда. Еще он указывал на странное поведение сына графа, который, увидев его, убежал из кофейни; к тому же он вел разгульную жизнь, тратил слишком много денег и был должен всем, даже ему, Мотапану.

Куртомер пришел к мысли, что в полиции слишком поспешили, отдав приказ арестовать Жюльена де ля Кальпренеда, но, к несчастью, обстоятельства были против него. Больше всего Адриана де Куртомера озадачило подробное описание украденной вещи. Было упомянуто все: число камней, их вес и оправа. Описание в точности подходило к ожерелью, которое он видел на чайном столике маркизы де Вервен.

«Боже мой! — подумал Куртомер. — Кто знает, не приходил ли этот негодяй Жюльен к моей тетке, чтобы предложить ей купить у него ожерелье?.. Я помню, что она ответила, когда я спросил, откуда оно у нее: „Мне принесли его показать“. А если этот Мотапан узнает, что ожерелье у нее, что тогда будет?.. Я должен увидеться с ней сегодня же… нужно уговорить ее все рассказать!»

Эти размышления прервал дежурный: он принес визитную карточку, которая произвела на следователя сильное впечатление.

— Тетушка! — пробормотал Адриан едва слышно. — Она здесь и хочет меня видеть! Стало быть, я угадал! Она приехала поговорить со мной об ожерелье. Богамон, — обратился Куртомер к своему делопроизводителю, — я должен принять мою близкую родственницу, которая приехала по личному делу. Ваше присутствие ее стеснит. Ступайте в канцелярию и попросите документ, которого недостает в деле Гавара и Мерлона. Я вас позову, когда вы мне понадобитесь.

Богамон был рад уйти: он любил в свободное время покурить трубку на бульваре у здания суда. Делопроизводитель поспешно вышел через заднюю дверь, а дежурный ввел в кабинет маркизу де Вервен. Адриан поспешил ей навстречу. Тетка сказала:

— Дай мне поскорее стул, мой милый! Я запыхалась, пока поднималась на четвертый этаж, и еле держусь на ногах.

— Тетушка, если бы я знал, что вы придете, я бы сам спустился к вам, — укоризненно заметил Адриан, — а если бы вы меня вызвали…

— Как? Я не знала, к кому обратиться, и, если бы не встретила во дворе какого-то адвоката, раз десять заблудилась, прежде чем попасть сюда. А кресло какое жесткое! Правительство, которому ты служишь, плохо содержит тебя, мой бедный Адриан!